Osip Mandelstam

Orioles in the woods, and the length of vowels

Is the only measure of tonic verse, moreover,

Only once each year, does nature pour out

The full-drawn length, like in the metrics of Homer.

This day yawns with a caesura’s silence:

Since dawn there is peace and longueurs repeat,

Oxen in the pastures, and golden idleness

To draw a full note’s richness from a reed.

1914

Есть иволги в лесах, и гласных долгота
В тонических стихах единственная мера,
Но только раз в году бывает разлита
В природе длительность, как в метрике Гомера.

Как бы цезурою зияет этот день:
Уже с утра покой и трудные длинно́ты,
Волы на пастбище, и золотая лень
Из тростника извлечь богатство целой ноты.

1914

O. Mandelstam

Osip Mandelstam

The scalp is tingling all around
From the chill, what can I do, -
As the time now cuts me down
Like the heel right off your shoe.

Life is overwhelming life,
Sound is melting, bit by bit,
Something’s off, I feel deprived,
With no time to harp on it.

Life was better, was it not?
No comparing, anyway,
How you rustled once, my blood, -
How you’re rustling today.

It appears, that one must pay
For the movement of the lips,
And the tree-tops freely sway
As the axe awaits, eclipsed.

1922

Холодок щекочет темя,
И нельзя признаться вдруг, —
И меня срезает время,
Как скосило твой каблук.

Жизнь себя перемогает,
Понемногу тает звук,
Все чего-то не хватает,
Что-то вспомнить недосуг.

А ведь раньше лучше было,
И, пожалуй, не сравнишь,
Как ты прежде шелестила,
Кровь, как нынче шелестишь.

Видно, даром не проходит
Шевеленье этих губ,
И вершина колобродит,
Обреченная на сруб.

1922

Osip Mandelstam

In the soggy woods, a ray
Sows a cool and meager glow.
Sorrow, like a bird of gray,
Is in my heart, I'm walking slow.

Wounded bird, what’s in my power?
The deathly silent sky repels.
From the clouded bell-tower,
Someone’s taken down the bells.

And there it rises up - the height -
Orphaned, mute and in a daze,
Like an empty tower of white,
Occupied by silence, haze...

Morning, gentle - far and wide,
Dreaminess and its persistence -
Drowsiness unsatisfied –
Foggy thoughts chime in the distance…

1911

***

Скудный луч холодной мерою
Сеет свет в сыром лесу.
Я печаль, как птицу серую,
В сердце медленно несу.

Что мне делать с птицей раненой?
Твердь умолкла, умерла.
С колокольни отуманенной
Кто-то снял колокола.

И стоит осиротелая
И немая вышина,
Как пустая башня белая,
Где туман и тишина...

Утро, нежностью бездонное,
Полуявь и полусон —
Забытье неутоленное —
Дум туманный перезвон...

1911

Vera Pavlova

Your presence in me changes all

Outside of me and in me lately,

It seems: the nightingale calls,

And poplar trees inseminate me,

And clouds – hardly, - smoke of fires

That burned the past, and burnt to dust,

The past remained the past entire,

And these two on the bench – are us.

***

Твое присутствие во мне меня-

ет  все вовне и все во мне меняет,
и мнится: манит соловей меня,
и тополя меня осеменяют,
и облака - не облака, - дымы
от тех костров, где прошлое сгорело,
и, выгорев дотла, осталось цело,
и эти двое на скамейке - мы.

Vera Pavlova

One more poet into the world arrived,
the moment I observed
the death of death, the life of life –
the child that I birthed.
It happened like this, my unveiling:
blood made my groin sear,
my soul was spiraling, my child – wailing
in the arms of the nurse from fear.

***

Поэтом больше стало на свете,
когда увидела я
жизнь жизни, смерть смерти -
рождённое мной дитя.
Таким оно было, моё начало:
кровь обжигала пах,
душа парила, дитя кричало
у медсестры на руках.